Тартюф

Реутов. Перевоплощение

"Заполярная правда" от 19.03.2023, автор Людмила Кожевникова, фото Витас Бенета

В эти выходные в Норильском Заполярном театре драмы им. Вл. Маяковского состоится премьера нового спектакля «Тартюф». Казалось бы, чем нас может удивить великий комедио-граф Мольер? Возможно, режиссёром! Ведь спектакль ставит известный норильской публике... хореограф — Николай Реутов. О неожиданном перевоплощении он рассказал в эксклюзивном интервью «Заполярной Правде».

– Вы когда–нибудь считали, в скольких норильских спектаклях вы ставили хореографию?

– Нет. Но очень много! Первый спектакль в Норильске, над которым я работал как хореограф, — это «Королевские игры» по пьесе Григория Горина в постановке Александра Зыкова. Это был 1998 год, когда актриса Анна Титова, надеюсь, норильский зритель её помнит, ещё была студенткой, но уже играла в этом спектакле. После, мне кажется, я поработал со всеми режиссёрами, ставившими на этой сцене.

– Что в вашей жизни произошло такого, что вы так резко решили сменить амплуа?

– Старею, наверное. (Смеётся.) Двигаться активно уже не могу, больше сижу, может, поэтому. Хотя иногда я всё же ставлю танцы...

– Под старость лет все уходят в религию. А вы решили уйти в режиссуру?

– В религию пока ещё не совсем получилось. А режиссуру просто захотелось попробовать. Но, признаюсь, это мой не первый опыт. Несколько лет я работал художественным руководителем и главным режиссёром Театра юного зрителя в городе Нягани Ханты–Мансийского автономного округа и там ставил. Поэтому то, что я делаю сейчас, — не эксперимент.

– Тогда признайтесь как режиссёр, какие материалы вы больше любите?

– В первую очередь то, что нарушает моё внутреннее спокойствие, то, что сию минуту вызывает у меня отклик. С таким материалом хочется работать, копаться в нём, размышлять и говорить об этом с людьми.

– Признаюсь, на одной из ваших репетиций я оказалась за кулисами, и сотрудники театра сказали, чтобы я не издавала ни звука, потому что Реутов требует в это время полной тишины.

Какой вы режиссёр — строгий, страшный или, напротив, лояльный, может, самодур?

– Реутов требует, правильно. (Смеётся.) Поскольку я учился ещё у старых наших театральных мастеров и много поработал в разных театрах, я знаю точно — нужно быть очень требовательным к процессу создания спектакля, к себе, к артистам, ко всем службам. И главное: когда артист работает, все остальные должны умереть! Ведь это непростая штука — что–то выдать на сцене. А когда артист ещё находится в поиске, как слепой щенок тычется, выискивая какие–то ходы проникновения в пьесу, в атмосферу спектакля, отвлекает всё. У артиста такая психофизика — вне зависимости от того, надо это сейчас или нет, ещё не найдя ничего, не прочувствовав, он сразу начинает выдавать эмоцию. Сложно найти это творческое состояние, поэтому даже самый добрый зритель, вдруг появившийся в зале, — это разрушение репетиции сразу! Нет, я не злой. Я, конечно, могу повысить голос, кричать, но это, скорее, от недовольства собой, от того, что у меня ничего не получается, что мы ещё не нашли нужное зерно.

– А как хореограф вы так же работаете?

– Наверное, так же. Ведь когда ты сочиняешь, тебе тоже ничего не должно мешать. Отвлекает ведь не шум, а невключённость людей в этот момент или привнесение чего–то ненужного в этот процесс, не соответствующего атмосфере работы.

– Вы уверены в себе как в режиссёре?

– Нет, конечно. Я в себе и как в хореографе не уверен. Но знаете, что помогает? Люди, у которых один с тобой темпоритм. Объясню на примере. В Норильске есть замечательный танцевальный коллектив «Шкода», их руководитель — обожаемая мною Лилия Якупова, с которой я знаком тысячу лет. Как–то мы встретились с Лилией, и она говорит: «Мне бы для взрослых девочек какой–нибудь танец поставить». Я объясняю, что сейчас нет времени, у меня спектакль, это непросто и так далее. Но в какой–то момент у меня родилась идея, и за две репетиции мы поставили номер. Тут очень важно, чтобы было общее понимание, умение просто слышать друг друга. Поскольку я помню этих девочек ещё детьми, а они помнят, как я работаю, мы просто поставили музыку, и я показал только рисунок. Мне не нужно было демонстрировать каждое движение, объяснять, о чём этот номер. Между нами уже есть внутренняя связь, и они понимают эту музыку ровно так же, как я. В таких случаях не нужен дословный рассказ — от этого легко. Вот и в моём спектакле «Тартюф» задействованы актёры, которые знают меня, и мне не нужно разжёвывать и умолять: «Ну поймите же меня!» Мы на одной волне, с одной идеей, поэтому всё складывается.

– Но вы же не зря приехали ставить именно в Норильск? Если не эксперимент, то что вас привело на эту сцену?

– Я по–настоящему люблю этот город, иначе бы я не ездил сюда столько лет. И я страшно переживаю за Норильск, за этот театр, за вашего зрителя, я очень благодарен, что он ходит в эти стены. Меня всегда поражало, что, находясь в таких жутких климатических условиях, которые сильно усложняют жизнь, люди находят в себе внутреннюю душевную потребность приходить в театр. Наверное, не все меня поймут, но мне не хочется, чтобы зритель приходил в театр, только чтобы повеселиться. Мне не нравится, что люди приходят с мотивацией: «Ну а что? Я всю неделю отпахал, у меня выходной, я пришёл в театр, чтобы отдохнуть». Я могу понять эту позицию, но принять не могу. Я не считаю, что не должно быть комедий или лёгких спектаклей, но при этом абсолютно уверен, что даже весёлая постановка несёт за собой что–то важное. Да, театр не решает никаких проблем, но когда я туда прихожу, надеюсь увидеть для себя какие–то подсказки, пути, версии. Особенно сейчас, в наше непростое время. Мне про что сейчас чувствовать? Чем должно болеть моё сердце? Поэтому я хочу, чтобы в зале зритель всё же задумывался, задавал себе вопросы, искал. Нельзя приходить с требованием: «Веселите меня!» Хотите посмеяться, включите телеканал ТНТ, театр — это про другое. Ведь артисты — это люди, и они по–настоящему рвут жилы, вытаскивают наружу свои неудобные мысли, работают душами. А от этого зритель питается, и хорошо бы, чтобы он отдавал что–то взамен. Почему театр никогда не умрёт? Потому что это настоящий взаимообмен. Посмотрев даже самое гениальное кино и потом включив его через какое–то время, вы увидите то же самое. А театр — это место, где что–то происходит прямо здесь и сейчас, и больше этого никогда не случится. Как никогда не будет одного и того же рассвета, так вы никогда не посмотрите одинакового спектакля. Может, поэтому меня страшно удручает, когда, заглядывая в зал, где с минуты на минуту начнётся действо, я вижу пустые кресла. Для меня это самая ужасная картина в Норильске. Меня так не раздражает даже мусор на улицах, этому я могу найти объяснение: человеку было лень дойти до бака и выкинуть, а ещё мог ветер разнести и так далее. А когда в зале есть пустые места, я к своему сожалению осознаю, что в Норильске что–то случилось и люди меньше готовы сопереживать, и это страшно. Способность сопереживать — это дар принимать боль другого и, значит, способность двигаться дальше по жизни.

– Так какие вопросы вы будете поднимать в своём спектакле?

– Пока не знаю, но мне кажется, что «Тартюф» — это страшная трагедия одиночества...

Почему опытный хореограф и начинающий режиссёр Николай Реутов так воспринимает комедию Мольера, «Заполярка» расскажет в следующем номере. Также вы узнаете, зачем он позвал на помощь композитора Андрея Федоськина, который долгое время трудился в Норильске, будут ли в новом спектакле танцы и почему режиссёр говорит, что смешно не будет.

Текст Людмила Кожевникова
Фото из архива редакции  Витас Бенета